Что с нами будет дальше?

Чтo с нaми будeт дaльшe?

Я думaю, что главный конфликт современной России — конфликт совсем не только политический, а скорее ценностный, — это спор между теми, кто хочет жить в глобальном мире — и теми, кто хочет остаться дома.

Причём надо понимать, что роли тут распределены совсем не так, как в телевизоре и пропаганде — что кремлёвской, что либеральной.

На стороне глобального мира одинаково дружно играют и наше начальство — все эти вороватые сенаторы, полковники, министры и губернаторы, — и вроде бы люто ненавидящая их прогрессивная интеллигенция.

И те, и другие — хоть и по радикально различным соображениям — не хотят оставаться здесь навсегда, а хотят чего-то другого.

Например, жить на два дома. Или уехать туда на пенсию, и детей отправить. Или сначала тут немножко повоплощать очередную утопию внешнего происхождения, а потом всё равно эмигрировать, когда станет понятно, что «не получилось».

Так или иначе, без внешнего мира (необходимого им хоть в потреблении, как у одних, хоть в идеологии, как у других) — их жизнь не имеет смысла.

Поэтому они — заодно.

И есть партия тех, кто хочет остаться дома.

Это тоже разные между собой люди.

Среди них может быть и «русский бюргер», и «почвенная интеллигенция», а чаще всего — просто те, кого всё равно никто нигде не ждёт, кому деваться всё равно некуда, нет у них никаких Лондонов, Ницц, Черногорий, Тель-Авивов и Берлинов, и надо, значит, жить и защищаться от внешнего мира у себя дома, то есть здесь.

А защищаться в какой-то форме придётся.

Внешний мир, мягко говоря, нас не любит — и охотно слопает, если сможет. К тому же внутри (см. выше) у него достаточно симпатизантов, чтобы надеяться на белый флаг.

Так что партия «остающихся дома» — это трудная, непонятная партия.

Ей и власть, в общем, чужая, и, уж тем более, «приличные люди» — враги (извините).

Так вот, возвращаясь к исходному вопросу.

Если в ближайшие годы произойдут резкие перемены — и даже не очень важно, в какой именно форме, — партия глобального мира опять победит (она уже побеждала и в 1917, и в 1991).

Мы тогда, значит, опять проиграем.

Тогда будет плохо.

И, может быть, даже очень.

Ну что же, будем терпеть.

Мы же всё равно никуда не уедем.

А если не будет никаких перемен, если получится задержать их, например, до 2024 года, и всё это время здесь будет сплошная «закрытость», «самоизоляция», «санкции», «враждебность к цивилизованному миру», «атмосфера ненависти», «импортозамещение», «имперские амбиции», «агрессивный национализм», «ресентимент» и тому подобное, — то надежда есть.

Потому что тогда, может быть, «своё» окончательно войдёт в моду.

Может быть, «русское» перестанет быть наглухо запрещено.

Может быть, люди просто привыкнут к тому, что у них есть Россия — а больше ничего нет, и это правильно и хорошо.

Если, повторюсь, ничего не изменится — надежда есть.

к